Роса рассветная светлее светлого, а в ней живет поверье диких трав… (с)

Трава по пояс и луговые цветы заполняли этот мир. Здесь не было деревенского шума и городской суеты, хотя за лежащим впереди небольшим лесом раскинулось село.  Палящее вот уже неделю солнце согревало, но не обжигало. Ясное небо, такое глубокое и чистое, словно родниковая вода, казалось ближе, казалось: до него можно дотянуться рукой и утонуть в синеве. Попасть в другой мир, в котором можно все изменить, вырвать исчерканные страницы и начать заново, гордо озаглавив «Житие великого»…
В этом мире все только начиналось: завязывались в крепкие узлы, сплетались в тугие канаты и разлетались пеплом по ветру жизни. Тем, кто смотрел и видел казалось, что над миром повис смог, плотный, застилающий робкое светило.  Оно лишь было свидетелем, который не может ни на что повлиять, ничего предотвратить и перестать смотреть, даже когда тошно, страшно и больно, когда выворачивают наизнанку души и перемалывают судьбы. Что может сделать дворовый пес своему хозяину? Только подчиниться.
Из леса выбежала девочка лет десяти с двумя светлыми косичками в деревенском зеленом платьишке. На лице сияла улыбка, подобная той, что отражалась в васильковых глазах. Эта улыбка жила в ее сердце, пуская длинные цепкие корни и оплетая гибкими стеблями, столько, сколько она себя помнила. Еще девочка помнила, что так ее научила мама, возможно, в последнюю из встреч.
Тонкие пальцы касались нежных лепестков, но не срывали. Неизменная податливость и тихий разговор были для ребенка важнее, чем недолговечная красота цветов, стоящих в вазе. Она каждый день в каждом соседском доме наблюдала медленную и мучительную смерть сорванных цветов и испытывала жалость. Не то «взрослое» понятие, синонимом которого часто становилось «презрение», а «детскую», наивную и светлую жалость, когда разрывается сердце и хочется помочь, но не знаешь как. Скоро девочка вырастет и поймет разницу, созданную в результате глупых взрослых игр, а пока… пусть верит. Детство, как-никак.
Фигурка девушки, занятой покосом, была практически не видна. В этой картине было что-то неверное, неправильное, которое цепляло внимание ребенка – но притом ускользало от окончательного осознания. Девочка медленно направилась к крестьянке.  Каждый шаг давался с трудом – примерно с таким же, с каким человек может пытаться идти, будучи окруженным спокойной водой. Растения неохотно пропускали ее в свое царство и столь же неохотно смыкались за спиной.
Первый звук, раздавшийся в относительной тишине, поразил ее, хотя и был довольно тихим. Просто – мелодичный звон… Звон-стон-лязг-свист.…
То мгновение, когда девочка выскользнула из травы и оказалась на свободном пространстве около ручья, прошло мимо ее разума. Наверное потому, что в этот момент она нашла источник столь нервирующих звуков – это пела коса, срезая траву.
Никакая девушка не будет косить в подвенечном платье, кроме единственной…  Девушки-женщины-старухи. Ветер доносил ее странный запах: тень тлена и запах младенца, смешанные с ароматом здорового женского тела. Подвенечное платье с откинутой фатой, а под фатой – блестящая полумаска в форме черепа, подбородок, на котором темным пятном алеют губы – женские, не страдающие излишней полнотой, но и не отличающиеся от других женских губ излишней строгостью очертаний. Самые обычные губы с мелкими морщинками по уголкам, с едва заметными шрамиками от слишком сильных укусов. Девочка смотрела на них, не отводя взгляда, потому что уже знала, что увидит, подняв глаза. Сочленение маски и живой кожи, такое, что они кажутся одним целым, - кожа, врастающая в кость, кость, прорастающая в кожу. И глаза, подобные синим туманностям, или синим озерам, или льду, она не знала точно, и не хотела знать, и не хотела смотреть, хотя… Этого все равно не миновать.
Девочка подняла глаза и наткнулась на самый обычный взгляд: чуточку насмешливый, немного жалостливый и капельку восхищенный. Только взгляд – и никаких глаз. Девушка подошла и, усмехнувшись самыми уголками губ, надела на нее венок, сплетенный из луговых трав, подобный тем, что плетут дети и влюбленные.
Неожиданно со всех сторон к ребенку потянулись стебли.